«Наступил новый 1931 год. А тогда этот, ныне столь любимый народом праздник вообще запрещали отмечать, считали отрыжкой капитализма, к революции никакого отношения не имеющим. И мы тоже его не отмечали. Возвращались с работы, несмотря на брезентовые плащи и сапоги, промокшие, усталые, голодные. Апшеронская зима - это сплошные дожди, мокрый снег и слякоть. Местные жители, например, не копали по осени картошку и не держали ее в погребах, а по мере надобности в течение зимы выкапывали с огородов. Тогда профсоюзы еще имели какое-то влияние в учреждениях и на предприятиях, например, они следили, чтобы всем рабочим и служащим обязательно ежегодно давали отпуска, а первый отпуск полагался через шесть месяцев после поступления на работу. В марте Шура Соколов и я подали Сахарову заявления об отпуске. Но вышло недоразумение: в банке денег не оказалось, Сахарову обещали выдать только через три дня. А нам так хотелось в Москву! Мы отправились с пустыми карманами. Сахаров обещал нам перевести телеграфом. В течение моей жизни постоянно даты моих рождений приходились на самые гнусные дни. Во время войны, например, 14 марта каждый раз я отмечал в особенно скверной обстановке – на морозе или на дожде.

В тот год этот день застал нас на вокзале станции БЕЛОРЕЧЕНСКАЯ, наполненном куда-то едущими семьями с малыми детьми, с узлами вещей; горемыки сидели на скамьях, лежали на полу. Тогда половина России сорвалась с родимых мест, спасаясь от раскулачивания, от других бед, от голода, от ареста. Окошко железнодорожной кассы было закрыто, вокруг теснились бравые молодцы, стремившиеся достать билеты без очереди. А будут ли их вообще давать? Кроме справок об отпуске, у нас были солидные мандаты от «Майнефтестроя», чтобы нам «оказывали всемерную помощь и содействие». У меня этот мандат сохранился. Перед кабинетом начальника станции, как перед осажденной крепостью, также стояла толпа. Шура отправился в транспортное отделение ОГПУ. Мне эти четыре буквы внушали ужас, я никогда не решился бы обратиться за ту незаметную дверку просить о помощи. А Шура пошел, я остался с чемоданами. Через час он явился торжествующий с билетами до Москвы, да ещё в плацкартный вагон. И мы благополучно уехали. Кроме нас, в поезд село не более десяти таких же привилегированных пассажиров».

Сергей Голицын,

писатель, инженер-топограф, участник Великой Отечественной войны.